БЕСЕДЫ  О  ПОЭЗИИ

Красивость легко принять за реальность?!

     Тему этой дискуссии подсказал диалог с Никитой. Речь шла о механизме привлечения людей в ту или иную религию.

     "Золото, необычная архитектура, поют - хорошо!" - говорит он. А хорошо ли???

     Поэзия наиболее легко жонглирует словами, особенно абстрактными понятиями. Жонглирует красиво. Красота завораживает и "гипнотизирует" человека. Он начинает воспринимать описанные кем-то фантазии, как реальность. Просто лично ему не повезло... а где-то совсем рядом ... этот везучий поэт ... все это видит, слышит и чувствует...

     Что происходит с сознанием поэта и с сознанием его восторженных читателей??

     Не находя "марсиан или иных инопланетян" в реальности, они ощущают свою жизнь, как страшную трагедию. Стоят ли эти иллюзии таких трагедий? Не происходит ли при этом  у н и ч и ж е н и я   тех самых реалий и обычных проявлений человеческой жизни? Неужели без пения, позолоты и прочего украшательства - мы так убоги?

     Или мы имеем дело с эффектом сравнения? Где уютное существование людей в "избушке на курьих ножках" рядом с "храмом" становится ничтожным, бесцельным и убогим???

     Или все-таки только так видится, а не становится?

     Дело не в том, чтобы отказаться от красивых "жилищ", дело в том, чтобы понимать, что в них главное все-таки "стены", а не "обои" на них.

     Но не забыло ли человечество о стенах вообще??? Каждый ли поэт понимает, какими иллюзиями он жонглирует?

***

Буду признателен за обсуждение этой темы. Все, кто примут в нем участие могут прислать ссылки на любые свои ресурсы. Для подтверждения своих мыслей можно ссылаться на любые страницы Интернета.

С уважением, Алексей

13.12.05

ДМИТРИЙ:

 

 

Добрый день!

Зашел на ваш сайт после того, как прочел рецензию у себя на stihi.ru.

Наши мысли и идеи совпадают с поразительной точностью!
Особенно все то, что касается дружбы, любви, таких понятий, как "должен", "важно", "можно" и т.д.

Особенно остро ощущаешь проблему, когда друзья постепенно превращаются в обычных собутыльников, или ты открываешь для себя, что они всегда были мнимыми... Когда происходит деидеализация какого-нибудь образа или понятия, например любви и долга... Когда открываешь для себя прагматические основы жизни и взаимоотношений и разочаровываешься в том, что тебе пытались вталдычить с детских лет.

Любой человек, старающийся мыслить своей головой, старающийся познать мир вокруг себя и себя в этом мире, рано или поздно задумывается над всеми этими понятиями и приходит к выводу, что надо перестраивать либо своё эго и супер-эго, либо окружающий мир.
Все бы хорошо, но окружающий мир может перестроить только бог, а когда дело касается выбора пути, по которому стоит направить свои внутренние устремления, постоянно приходишь к итоговому вопросу "о смысле жизни" который не имеет ответа, тем более, если человек старается освободить свой разум от искусственных принципов и стереотипов.
Тем же, кто подвержен внешнему влиянию, легче на основе этих аксиом-стереотипов и принципов ответить хоть в какой-то мере себе на самый главный вопрос... Получается замкнутый круг.
Одно интересно всем - куда же приведет нас путь постоянного поиска совершенства, постоянного поиска ответов. Наконец, если мы уж задались идеей все перестраивать, то мы встали на путь постоянного развития и движения вперед.

Итак, что же я хотел сказать...?
Да вроде ничего, вы и без меня знаете все, что вам нужно.

Удачи!

 

Алексей: 

Добрый день, Дмитрий!

Спасибо, что заглянули ко мне в гости.

Думаю проблема не в окружающем мире, а в нас самих, в той самой идеализации и доверчивости.

И еще - в недостаточной уверенности, что смысл жизни, придуманный самим для себя, достаточно значим. Все время хочется оглянуться: а что думают по этому поводу другие? Так?

Куда это нас приведет?

Всех приведет в разные места. Ничего, на самом деле, не изменилось с тех пор, как сжигали тех, кто считал, что Земля вертится. Движение вперед никогда не прекращалось, противостояние – тоже.

Кстати, об удаче. Это тоже миф, заменивший – «с Божьей помощью». Он, как и многие мифы, приводит к ощущению собственной немощенности. Мифы всегда пытались убедить людей, что без поводыря – никак. Для этого они и создавались.

Дмитрий, я бы хотел у себя в разделе «Беседы о поэзии», помимо всего, помещать и стихи участников дискуссии. Как Вы на это смотрите? Если не против, отправьте мне несколько своих на свой выбор.

Буду рад, если наш обмен мыслями продолжится. На самом деле, я и сам не всегда знаю, что мне нужно.

С уважением, Алексей

 

ИРИНА  ГАРНИС:

Привет, Алексей!  Была несколько ошарашена, получив  твое приглашение подискутировать. Как-то все в моей жизни становится "страньше и страньше".

 Микрорайоны, признаться, ненавижу всей душой. Когда мне было одиннадцать лет, переехала из маленького собственного дома на берегу моря в район пятиэтажек - хрущевок. У меня появилась собственная совершенно новенькая комната 5,5 метров. А был старый дом. Ладно, поехали дальше.

Было бы интересно уяснить в чем все-таки суть такого революционно-хирургического подхода к человеческой душе? Или это провокация такая? По моему мнению,  жизнь человека на то и рассчитана, чтобы разобраться в себе, найти выход в подсознание, и не рехнуться при этом. Что сложно. А кто сказал, что будет просто?

 Вообще, взаимоотношения людей с самими собой и друг с другом - это вполне творческий акт. И, ах, как часто мне бы хотелось, чтобы все было так просто, как это описываешь ты, Алексей. Симпатии, приятно - неприятно...Бывает, что вовсе неприятно, но вот интуитивно чувствую, что это важно. И "важно" не в общепринятом смысле этого слова, а совсем в другом масштабе. Или даже измерении. Вместить-то мне не все дано.

А про режиссера, это верно. Только кто он, режиссер? Прежде всего надо сознавать и прочувствовать себя, как личность, и, опять же, не заблудиться. Хорошо перестраивать, когда умеешь строить. А то получится ясно, но убого. Унификации не хочу. Не хочу быть "всем" со всеми, кто был "ничем. Если найдется время, прочти в стихире мою "Лодку". С революционным приветом.
Думаю, не стоит бояться того, куда может завести поэзия. Если, конечно, это поэзия. Скворец вот не боится, поет, а мы, дураки, слушаем. Все проходит. И мы уйдем куда-то из этого мира совсем навсегда. Есть ХАОС и  ГАРМОНИЯ. Проблема выбора? Но для чего-то же мы в этот мир пришли. Жизнь каждого человека -  творческий акт. Или умножение хаоса.
 

Лодка

Ирина Гарнис

Лодка медленно продвигается по туннелю. Обманчивый свет клубится под высокими сводами, кажется там окна, как в церкви. В самом куполе церкви. Не разглядеть, призрачные фигуры тумана, превращаясь в свет, заполняют высокие своды. Перетекают, впитывают свет и вновь отражают его. Золотистый, мутный. Лодка тяжело скользит, погруженная в зеленоватую гущу воды. В глубине - руки утонувших, Они колышутся, как водоросли. Словно прощаясь. Спасшиеся молчат. Они в лодке. Измученные лица непроницаемы. Но вот еще один, преодолевая тянущую, манящую глубину, карабкается, цепляется за лодку. Срывается, тонет. Выныривает, хватается за корму и тянется за лодкой, плывет. Вдруг, расслабившись, позволяет воде принять его обратно, и она смыкается над его напряженным лицом. Он погружается, и лицо его, расправляясь, становится уродливым и безмятежным. Но вот он дергается, бьется, как рыба, выныривая. Стискивает раскалывающуюся от боли голову - свет режет ему глаза. Он вцепляется в борт. Из губ сочится кровь. Он собирает свою волю, и отдает себя ей. И воля его, напрягшись, звенит в нем, как тонкая струна. К нему тянутся руки. Он отталкивает их, и лезет, лезет в лодку. Сам. Опять срывается и принимает помощь.
И вот он сидит в лодке, и густая золотистая красивая вода нехотя стекает с его тела. Вот, его плечи, руки золотисто-зеленоватые. Вот теплый смуглый свет проползает по гладкой влажной коже. Он переливается, мерцает. Человек смотрит на свое тело. Оно золотится, и это наваждение кажется прекрасным. Золотая гуща покрывает его тело теплым светящимся слоем. Но человек передергивается и стряхивает с себя золотистую жижу. Он отряхивается, как собака, как человек, покрытый паутиной. Он стряхивает это, как перхоть. И с него стекает грязь. Тогда он снова открывает глаза. Внутрь.

 

 

День гомона птиц

Ирина Гарнис

День чистый-чистый,
Нежно светится земля.
С утра все громче, все настойчивей, быстрей,
Кричат, поют и заливаются скворцы,
Грачи и гуси, лебеди и чайки,
И воробьи. И много-много их.
И воздух вдруг становится стеной,
Стеною гула птичьих голосов,
И кто-то Некто вышел на балкон,
Ступил на воздух и ушел к холмам,
Где чайки темпераментно кричат:
-Да-да, уходят, уплывают холода,
Мы все кричим, вибрируем, поем,
Мы - наркоманы, аромат ростков,
Впервые землю протыкающих, мы пьем...
Вибрирует земля, поет тростник,
Довольно ухмыляется земля...
Ах, крылья - крылья, стаи белых птиц,
За ними травы наступают на поля.
И ветерок - сквозное дуновенье,
Такое нежное, не шелохнется верба.
Трепещут в небе флаги-невидимки.
Гуляет сонный некто по холмам.

 

Привет, Ирина!

Огромное спасибо, что заглянула в гости. Прекрасные метафоры, интересные образы. И еще более интересные вопросы ты задаешь: а не получится ли ясно, но убого? Что строить? Как строить?

Люди в большинстве своем живут в "уже построенных жилищах". Вот и ЛОДКА - кем-то, когда-то, зачем-то...

Хоть и отличается от воды в реке, а течет по тому же течению.

Кстати, ты знаешь, о чем обычно поет скворец? Наверно, догадываешься. Вот и я думаю, что не надо бояться петь о том же, о чем поет скворец. Это не убого, это не пошло. Убого делать вид, что он поет о солнышке, о чем-то супер важном в другом измерении. Как же, рядом с "таким величием храмов" и вдруг -брачные песни?!

Обеими руками ЗА: жизнь каждого человека творческий акт! Если ты сам не сделаешь из своей жизни СВОЕ произведение искусства, тебя "впишут" в чужое. Мне представляется, что пусть я придумаю не самое выдающееся  "стихотворение" о своей жизни, но оно будет мое. Убогий творческий акт - лучше, чем декламирование чужих стихов или их ретранслятов. Хотя декламирование - тоже вид творчества. И многие заняты именно этим.

Я отнюдь не сторонник революционно - хирургического подхода к человеческой душе. Я сторонник того, что, если человек "плывет" в русле какого-то мифа, то он, по крайней мере, должен понимать, где находится. А душа - призвана творить!

Из туннеля есть тысячи выходов, только их мало кто замечает. Туннельное сознание возможно до тех пор, пока не станут видны альтернативы, так называемая, ересь.

Буду рад продолжению диалога.

С уважением, Алексей.

 

Привет, Алексей!
 

Сдается мне, что попадаю на форум. Неясные мысли, категоричные ярлыки...Можно так посмотреть на "туннель",а можно эдак...И скворец, похоже, Фрейда славит.
Алексей, к чему ты клонишь? Как-то все неконкретно, извини. Выскажи свое кредо. А то я прям не знаю, как мы людей переделывать будем.
С уважением, Гарнис

 

Привет, Ирина!

Нет, это не форум, где можно сказать абы-что.

Мы говорим не об утюге, поэтому и неконкретно.

Кредо у меня нет. Я всего-лишь пытаюсь разобраться в мире, в котором живу.

Людей переделывать не надо. Они и без этого замучены переделками, мастеров хватало и хватает.

Однако, мы все ежечасно «переделываемся», наш режиссер постоянно учится, но учиться он может только во взаимодействии с другими – обучающая рефлексия.

Но так хочется закрыть «жалюзи»? Правда? Иначе откуда: «неясные мысли, категоричные ярлыки»?

Всё – есть метафоры!

Только с их помощью могут общаться наши сознания.

ЗДЕСЬ я начал описывать человеческие мифы.

Первый – о заботливом поводыре, где есть упоминание и о твоей «Лодке».

У меня к тебе есть предложение.

Сделать на базе этой темы НЕЧТО.

Поясню. Дело в том, что любой писатель, создавая сюжет, все время пишет только о себе. Например, Л.Н. Толстой все время писал о том, чтобы он сделал или думал, если бы был Пьером Безуховым, или, если бы был Наташей Ростовой, или Наполеоном, или, или, или… В любой ипостаси в романе только Л.Н. Поэтому в нем все так гладко и согласовано, этакая сосательная карамелька.

А я тебе предлагаю написать сюжет вдвоем, поочередно. Каждый, продолжая, должен будет учитывать то, что написал другой.

Возможно, таким образом, появится что-то живое, настоящее?!

Как тебе мое предложение?

С уважением, Алексей

 

 

ИРИНА  ГАРНИС:

 

Привет! Буду по пунктам.
1. Лодка- не роскошь, а средство передвижения. Можно пешком тоже. Не принципиально.
2. Никто все равно ничего не понимает.
3. Все хотят, чтобы умно.
4. Мышление никакой истины не продуцирует.
5. Не надо вширь из туннеля. Там нет ни хрена.
6. Надо вглубь. Потому что там верх.
7. Деперсонализация вредна не всегда
8. Предложение твое интересное, конечно. Спасибо, что уважаешь.
9. Где это писать ты собираешься?
10. Где взять время?
11. Про чего писать хочешь?
 Про поводырей не хочу, сразу скажу. Ну их...
С приветом

 

 АЛЕКСЕЙ:

Привет, Ирина!

Признаюсь, очень ждал твоего ответа.

По всем пунктам с тобой согласен.

К сожалению, реальность именно такова.

Где писать? Так хотя бы в прозе.ру.

Можем зарегистрировать там совместную страничку.

Мы оба будем знать логин, пароль и сможем что-то добавлять, вносить изменения…

Единственно, при внесении изменений в прошлый текст (такое ведь тоже возможно), сообщать об этом действии письмом (в каком месте внесено изменение).

Возможно, у тебя есть предложение лучше? Тогда напиши.

Про поводырей писать я тоже не хочу, они меня интересуют только в той мере, чтобы избавить от них свое сознание.

Остается вопрос – про чего писать?

Ты знаешь, про что бы мы ни писали, все про людей получится.

Точнее, там будут только - ты и я, сколько бы героев не было

Давай не будем определять, что получится в результате, ведь будущее, на самом деле, никому не известно. Есть исходная точка, а дальше - куда вывезет.

Как джентльмен, я предлагаю тебе белые фигуры, а значит право первого хода.

Не захочешь, нет проблем, начну я.

Где взять время? Это действительно серьезно.

В любом случае получится урывками. Но ведь мы никуда не спешим?! Так ведь?

Отпразднуем Новый Год и начнем.

Пользуясь случаем, хочу тебе пожелать в Новом Году оптимального соотношения консервативной стабильности и приключений!

С  ПРИВЕТОМ!

 

 

Извини, Алексей! Чувствую себя свиньей. Да так и есть. Правильно ты меня обругал всякими значками. Это виртуальные издержки. Вживую так бы не вышло, я надеюсь. Понимаешь, обожглась я с этими поисками. Психанула... Т. е., то что ты как бы в теории проводишь, я имела дурость провести на практике. Наверно понять такой идиотизм довольно сложно. А у меня сработала реакция. Теперь мне стыдно. Думаю, что ты гораздо умней и образованней меня. Я не должна была так...Это заносчивость и агрессия. Прочти моего Карлова http://www.stihi.ru/poems/2005/12/08-713.html

Желаю успехов в Новом Году.

Ирина

 

Карлов и ум

Ирина Гарнис

Карлов отстегнул пуговицы своего пальто. Он их отстегнул от тех частей окружающего, к коим был прикреплен, и пальто перестало быть распахнутым, оно запахнулось. Карлов тогда запахнулся в него сам. И выпал из окружающего. В пальто было не холодно, и Карлов где-то все время гулял. Впрочем, возможно, он гулял в своей квартире. Еды не было, и Карлов ел свой ум. Мысли, в основном, были плотненькие и немного скользкие, как отварные щупальца кальмара. Еще были мысли, как жвачка с пузырьками, они щелкали. Все же больше всего было мыслей-спагетти. Длинные, питательные мысли, они поедались с трудом, и, если их съесть все, открывалась ИСТИНА. Мысли-спагетти наполняли собой круглую кастрюлю. Они очень умно и точно скручивались и складывались в ней. Она была ими полна, а они были в ней заодно. И это тоже была ИСТИНА. Карлов даже поразился ей. Поразившись, он потерял нюх и перестал ощущать вкус. И он упустил тот важный момент, когда мысли стали по большому счету невкусные, потом вообще противные. А может даже ядовитые. Но Карлов из пальто не вылезал, а воротник-то был выше его глаз и носа. Даже выше головы. И даже выше ума Карлова, что потрескивал и помигивал у него между ушами. Карлов тянул из ума мысли и был сыт ими, хоть они были не всегда съедобные. Самоотравляясь, Карлов выпадал из реального мира все дальше. Мир его не держал. Наконец, Карлов вывалился полностью. Куда, он не понял. Карлов жил своим умом, и ум ему заменял все. Но тут его закрутило, завертело, так как он попал в БОЛЬШОЙ ШЕЙКЕР. И Карлов, и его ум, и пальто сбились и смешались в одно целое. А пуговицы, наоборот, оторвались. А сущность Карлова осталась. Она поглотила собой ум и пальто. Она была все же доминирующей. И тогда Карлов увидел, что он гол. И ему стало холодно и стыдно. И он ощутил утрату. А если доминирующим был бы ум, то ум поглотил бы Карлова и пальто. И ничего бы не ощутил. Поскольку после поглощения им Карлова и, в особенности, пальто, которое имело пуговицы и связывало Карлова и ум его с реальным миром, ум больше не смог бы наслаждаться своей деятельностью и перестал бы функционировать вообще. А если пальто бы было доминирующим, то оно поглотило бы, конечно, и Карлова, и ум его, что внутри Карлова. А потом распахнулось бы и вытряхнуло Карлова с умом куда подальше. Улетело бы в действующую реальность, где бы и самопристегнулось. Как парус...Как парус...Оно бы трепалось. В закаты..,в восходы...,среди звезд..,на ветру...Без ума...Без причины..как признак дурачины.

 

АЛЕКСЕЙ:

 

Привет, Ирина!

 Не увидел я в твоем письме ни заносчивости, ни агрессии.

С удовольствием прочел твоего Карлова, красиво.

У меня есть предложение: а пусть твой Карлов и станет началом нашего совместного проекта, может быть, в качестве эпиграфа.

Ты пишешь, что обожглась с поисками. Честно сказать, я не понял, что ты искала. Напиши поподробнее. Результатом же моих поисков - стала меньшая требовательность к окружающим, и большее удовольствие от общения с ними, поскольку я уже не жду от них выполнения неких мифических ролей, прижившихся или вползших когда-то или однажды в мое сознание.

Попробуем теперь «поискать» вместе?!

АЛЕКСЕЙ:

К сожалению из этой затеи ничего не получилось. Людям нравятся только собственные придумки. К придумкам созданным другими сознаниями они относятся с явно выраженной нетерпимостью. Свое кажется более реально.

Удивительное это явление. Проходят тысячелетия, люди продолжают фантазировать, и начинают войны по поводу своих фантазий. Я на минуту представил, чтобы происходило, если бы менялся и мир, приходя в соответствие с человеческими фантазиями. Ужас. Хорошо, что фантазии только ими и остаются. НАПОЛЕОНАМ  всех стран и континентов - большой привет! Ах, ты пироженое "Наполеон", все равно - большой привет! Какая собственно разница?!

 

 

ВСЕВОЛОД  ЛЮБИМОВ:

http://bbs.psychology-online.net/index.php?showtopic=415

Разум - непосредственное следствие сознания, сознание - принадлежность каждого отдельно взятого разумного человека, а разум отличается от ума коллективной сущностью. Одна голова - хорошо, а две - лучше. В этом вся разница между умом и разумом. Коллективное творчество доступно только человеку разумному. Всё, что создал человек на Земле - обязано своим появлением - Разуму, как всей полноте общечеловеческой духовности. "Акт творчества завершается восприятием" Дюфренн. И, только музыкант (Дюфренн) сумел установить основной принцип существования разума. Но, ведь в музыке - творчество - обязательное условие.
Но осбенность человеческого существования заключается в том, что любой простейший акт взаимопонимания - обязательно! является творчеством. Ни одна вещь, созданная человеком - не стала вещью для всех людей без того, чтобы вещание об этой вещи - понял хотя бы один человек.
слово "вещь" произошло от "вещать"!
Психика всегда отражение, но не всякое отражение - психика. Например, царапина на камне отражает его встречу с другим камнем, но психикой не является.
по вопросу "больше-меньше"
у простейших организмов (например, протовирус) любые реакции взаимодействия - можно? - рассматривать как близкие к нулевому уровню психического отражения
 
далее - по мере усложнения жизни - появляются "извилины", если извилин нет - это один уровень жизни, если они уже появились, следующий вопрос - сколько?
я сторонник биопсихизма - всякое ЖИВОЕ отражение - психическое отражение.
Общая психология. М., Просвещение. 1973.
На стр.7:
Психика присуща как человеку, так и животным.
Высший уровень развития психики, характерный только для человека, называют сознанием.
психическое отражение - это употребляется в той книжке, которую я здесь цитирую. но я согласен - тавтология в этом сочетании слов чувствуется (масло масляное).
-
вы продолжаете настаивать, что мы не знаем что такое жизнь. может быть вы хотите определения? но я предлагаю проще - камень вышеупомянутый - неживой (а если там микробы в нём - давайте не будем мелочиться)
-
живой организм не имеющий извилин - не имеет ума.
-
живое существо не имеющее сознание - не включено и не может быть включено в разумное сообщество.

Когда Лермонтов утверждает: "и звезда с звездою говорит" -
это истина в последней инстанции - без каких-либо сомнений. Но это уже ДРУГОЙ уровень общения...
homo sapiens sapiens - человек разумный, живёт по понятиям (простите за феню, но это философски верное утверждение) и как бы ни были умны другие животные - ну ни в каком человеческом коллективе - они не сработаются (не считая узкой специализации типа служебных собак, но не для беседы о )
Человеку не просто трудно - НЕВОЗМОЖНО представить психическое состояние БЕССОЗНАТЕЛЬНОЕ, поэтому сплошь и рядом, сознанием наделяется не только всякая тварь, иногда и НЕЖИВОЕ: и звезда с звездою говорит... Но это - метафора. Сознание бывает ТОЛЬКО у человека, и то не всегда.
наиболее достоверный образ - состояния, в котором находятся ВСЕ животные, всегда - это человеческие сновидения. Но как только мы возвращаемся в сознание - этот сон становится ОСОЗНАННЫМ и всё - достоверность исчезает.
Надо ясно понять, что неслучайно мы отдыхаем в состоянии сна - мы возвращаемся в миллионнолетне-привычное животно-бессознательное состояние!

Белинский В.Г. Избранные статьи. Приволж. кн. изд., 1974 г. 208 с.
на стр. 81,(Стихотворения М.Лермонтова) "Поэзия и наука тождественны, как постигаемые не одною какою-нибудь из способностей нашей души, но всею полнотою нашего духовного существа, выражаемого словом "разум".
http://zhurnal.lib.ru/editors/l/ljubimow_w...ch/lvn-61.shtml

Обезьяна скалится - приглашает к сексу. не называйте меня обезьяной, я ей никогда не был, наследник я всех, кто едва обрёл зренье - первым делом смотрел в небо. ЛВН.
Как ты понимаешь? - смеясь - отвечает Демокрит. Не смеяться, не плакать, но понимать. Сенека.
---
да смех и слёзы - это Объявление о человеческом понимании = Сознании. не говори фину смешное в субботу, а то он в воскресенье в церкви рассмеётся. тихо, есть время подумать и вдруг: гы... что финн получил новую информацию? нет он Осознал=увидел подтекст.
Смех и слёзы - это срыв психики, возникший после решения трудных задач. животные тоже решают интеллектуальные задачки, но быстро устают и отказываются этим заниматься, даже под страхом смерти. а человек решил такое количество творческих задач, что физиологически закрепил это, различая смех=удачное понимание и слёзы=печальное понимание. и смех и слёзы помогают снять нервные перегрузки от творческих усилий.
Вот так в филогенезе возникло Сознание= человеческий уровень понимания. Чем человеческое понимание отличается от собачьего? - Взаимопониманием=понятием, с автоматическим сообщением о своём понимании - смех, слёзы. Так возникло сознание и, как следствие - разум. но сознание принадлежит отдельному человеку, а разум - только коллективу - всему человечеству. Одна голова хорошо, а две лучше - вот смысл разума - решение творческих задач.
Акт творчества завершается восприятием. Дюфренн, он нашёл основной принцип разума в музыке, но так и везде. любая вещь изобретённая человеком до тех пор не станет вещью для людей, пока вещание о ней (смотри этот пенёк - стул, садись) не поймёт другой человек. И пенёк становится стулом! вещь от слова вещать!
---
Смех - это объявление о том, что животный интеллект стал человеческим разумом.

http://zhurnal.lib.ru
сегодня общепринято наделять разумом всякую тварь.
но это неправильно: умными бывают и собаки,
а разумен только человек
и разумен - далеко не всякий
да и всякий - не во весь свой век. lvn.
Такой простой пример - сознание высший уровень развития психики, характерный только для человека. А разуму принадлежат только те, у кого есть сознание. Бессознательное у разумного существует, а к разуму те, кто не имеет сознания - не принадлежат.

 

гордость

Всеволод Любимов

я бы
просто
сказал
непростое
чувство
гордостью
не давил
если б знал
что
тебя я
стою
если б
сильно так
не любил
но однажды
взяв сердце
в руки
руки сжёг
в них
огонь
трепетал
я изведал
другие муки
я спокойно тебе сказал
не
загадывай
не
терзайся
не терзаться
и мне пособи
если радуют встречи
встречайся
если можешь любить
люби
и
спокойствием
заморожен
полыхавших
огней
изгиб
я
попрежнему
растревожен
не
по
прежнему
я
погиб

 

 

Добрый день, Всеволод!

Огромное спасибо за ссылку на Ваши размышления о разуме, сознании и бессознательном.

Хороший пример с пеньком.

Есть некие явления, которые мы пытаемся(!) объяснить. Ваше: пенек – стул. Но то явление, о котором идет речь, не является ни пеньком, ни стулом.

Также и с сознанием, разумом, бессознательным… Все это наши слабые потуги объяснить ЯВЛЕНИЕ, которое не является ни тем, ни другим, ни третьим.

Но люди не оставят попыток пробовать дать объяснения. Это ПРЕКРАСНО, пока человек не забывает, что это только попытки объяснения.

Буду рад продолжению диалога. Что Вы думаете о поэзии в этом плане? Должен ли поэт пытаться понять о чем поет?

С уважением, Алексей.

 

БОРЬКА:

Привет, Алексей!
Ну и дело Вы затеяли - уверен, среди более 80000 жителей Стихиры более 80000 достойны стать Вашими пациентами. Да и меня Вы не просто так пригласили...
А что касается меня - не умею я тусоваться, да и пациент из меня никудышный.
Многое из того, что Я, написано в:
http://www.stihi.ru/poems/2005/12/07-519.html
http://www.stihi.ru/poems/2005/11/09-811.html
http://www.stihi.ru/poems/2005/11/10-873.html
http://www.stihi.ru/poems/2005/11/06-1210.html
Заходите в гости, будьте здоровы, привет бульдозеристу -
Ваш БОРЬКА

 

Распродажа

Борька

Имущество накоплено за годы:
Все, что сбылось, казалось и приснилось,
Дано от Б-га или накопилось
От щедростей проказницы-природы.

Когда-нибудь я лавочку открою,
А может быть, и магазинчик даже.
Назначу я к широкой распродаже
Все то, что Я, в душе и за душою...

Ломящийся контейнер самомненья,
Которое отдам со скидкой оптом,
Шар покатить осталось только чтоб там...
На донышке стакана – угрызенья,

Дизайн-коробка "встречи-расставанья",
В нагрузку – переезды-перелеты,
Веселости потрепанные ноты
И колба с неплохим образованьем...

Вот смелость – отпускается по стопкам...
Вот – крошечная скромности шкатулка,
Вот – глушенные улицею гулкой
Динамики тщеславности негромкой...

Любовь и ревность в старом саквояже,
И с верностью в одном из отделений.
Отдельный шкаф я отведу для лени –
С защитой электронной против кражи...

В кулечках – жажды славы меднотрубость,
Способность к стихоплетству, просто трёпу.
Не нравится?! Себе засуньте в .......!
Простите, вот на этой полке – грубость...

А щедрость расфасую аккуратно
Скорей всего, по спичечным коробкам,
И совесть наскребу я по подсобке –
Найдется! Чтоб не поняли превратно!

И в этот день торгов, расплат и споров
До чистоты огня очищу душу,
И никогда уж более не струшу
Ни гордости, ни совести укоров.

Уйти я постараюсь утром ранним,
Не занят ни в комедии, ни в драме –
Рюкзак воспоминаний за плечами
И блок для рисования в кармане...

Декабрь 2005

 

 

Мое кредо

Борька

Бегу любых богов,
Заветов тайных скиний,
Заумья общих фраз
И лестничных острот,
Довленья вещих снов,
Тщеты ладонных линий,
В аукцион на "раз"
Распроданных высот...

Я не люблю искус
Тщеславия напасти,
Богемности оков
Назойливый трезвон...
Я страсти не боюсь:
Боюсь стать пошлым в страсти,
Сжигания мостов
С согласия сторон...

Бегу борьбы пустой:
Борьба – сестра печали...
Победа не важна,
Она лишь повод. Пусть
В полете жребий мой
Свинца, пеньки иль стали...
А смерть мне не страшна –
Я старости страшусь!...

2005

 

 

Мой пистолет

Борька

Tы рубчат и прохладно-строг,
Тяжел и полон сил.
Старался я, как только мог,
Чтоб ты не говорил,

Пока угодно то судьбе –
Такая вот игра.
Дам право голоса тебе,
Когда придет пора.

И ты поможешь мне решить –
Пока смогу решать:
Что, мол, до Сих – дано мне жить,
От Сих – существовать...

Дай Б-г, когда дойду туда –
Других не жду наград –
Дай твой мне выдержать тогда
Циклопий мудрый взгляд!...

2005

 

Обещание

Борька

Весь я соткан из противоречий:
Жажду встреч – и избегаю встречи,
Ненавидя – верен я до гроба,
А любя – неверен. Кстати, чтобы
В нежности поклялся на крови –
Шепотом – не криком – позови!
Плохо мне – так посмеемся, что ли...
Хорошо – тогда уже до боли...
Если повзрослею – без обману
Гениальным идиотом стану:
Затоплю или сожгу полмира,
Выброшусь потом, взбесившись с жиру,
Задыхаясь, рыбкою на сушу...
Никому не проданную душу
То терзаю, то лелею-нежу:
Впрочем, никого я не зарежу –
Выстрелю в себя – смогу, сумею,
ОБЕЩАЮ – если повзрослею!

2005

 

Привет, Борька!

Я ярый противник похвалы, потому что она вызывает липкую зависимость у людей, а мне хочется видеть их свободными. Поэтому скажу только:

Обещай ПОВЗРОСЛЕТЬ, и стреляться уже будет не надо. Кстати, взрослая жизнь – не менее интересная, чем детство. Если это, конечно, не игра во взрослость.

У меня к тебе просьба. Я начал у себя на сайте описание мифов. Мне важно знать, как они отражаются в сознаниях людей. Буду благодарен тебе, если пришлешь ссылки на такие отражения в своем творчестве. Заходи в гости периодически, мой проект рассчитан на несколько лет. Но и я у тебя бываю, спасибо за твое творчество.

С уважением, Алексей.

БОРЬКА:

И еще - по поводу взросления - строки из моей автобио, еще не вышедшей книги:
..."Стройность прозаической же части прерывается моей женитьбой, то есть на 19 году моей жизни. Из дальнейшего я позволил себе описать лишь сугубо избранное, и лишь то, что непосредственно держится корнями в прошлом. Дело в том, что мое Я постепенно превратилось в МЫ, и траектория моего повествования резко изменилась с изменением массы: два тела ? две души ? две энергии. А впрочем, дело не в женитьбе...
Только теперь я понял, почему Толстой ограничился "Детством, отрочеством, юностью"?
Ведь детство ? самый важный, серьезный и значащий этап в жизни любого. Весь дальнейший и долгий период взросления ? на самом деле длительная агония, расплата за предыдущее блаженство ? конечно, для того, детство которого было счастливым. Мое ? было! Доказательство - сюжет из семейной мифологии, когда, в 3-4 летнем возрасте, я произнес: "Какая хорошая земля, что она дает такие красивые цветочки!". Только счастливый и в меру упитанный ребенок может выдать такое!
И не говорите мне о счастье созидания, об упоительности власти, о сладости плотской любви даже. Все эти радости зрелого возраста ? лишь убогие попытки воссоздать утраченный рай. Я - родом из детства"...
Пока

 

АЛЕКСЕЙ: 

                 Привет, Борька!

Спасибо, что прислал такой замечательный отрывок из своей  автобио…

Все ты правильно пишешь. Восторг от мира, в который мы приходим, в чистом виде возможен лишь в детстве. Мы все родом оттуда.

Но всё, что мы идеализируем, оборачивается бедой. Ведь все познается в сравнении. Почему человек склонен идеализировать свое прошлое? Потому что недоволен настоящим. Ведь так? Было бы сейчас все замечательно – прошлое было бы некогда и вспоминать. Оно бы просто было когда-то.

Для меня взросление – это понимание причин недовольства настоящим.

Требовательность к себе и окружающим!? Не в этом ли причина?! Откуда или из чего она происходит???

Все дело в мифах, которыми наполнены наши сознания. В мифах о том, какими должны быть мы сами, какими должны быть окружающие…

Мы терроризируем себя, терроризируем окружающих всеми этими мифами. Своей требовательностью мы превращаем свою жизнь в кошмар! Окружающие – тоже в долгу не остаются. Ведь у них в головах та же самая гремучая культуральная смесь. Смесь из чужих придумок и баек.

Конечно, из этого кошмара хочется вернуться в детство, в то состояние, когда мы не знали всех этих мифов, и просто восхищались цветочками.

Я рад за тебя, что у тебя было такое замечательное детство. Многим людям и детство превращают в камеру пыток. Но состояние восторженного восприятия прошлого – чревато.

То, что ты перечислил: «И не говорите мне о счастье созидания, об упоительности власти, о сладости плотской любви даже» - мифы, мифы и мифы… Три из сотен, гнездящихся в наших головах.

Ты говоришь, что твое  Я  постепенно превратилось в  МЫ. Очень опасный процесс. Вот  ЗДЕСЬ  приведены описания семейных мифов, представляющих особую опасность. Посмотри. Врагов надо знать в лицо.

С уважением, Алексей.

 

 

Crazycist:

Доброго времени суток.
Воспользовавшись Вашим предложением ,я посетил сайт Вами созданный. Остался вопрос. Дискутировать особо не о чем(тем более в такой неудобной для меня форме)так что ещё раз Вам спасибо, как читателю моего"творчества", и, если есть какие то конкретные вопросы, всегда буду рад помочь.
                                  С уважением >Crazycist.

Смерти нет.

Crazycist
Когда не понимают тебя вокруг,
Когда предаёт единственный друг,
Когда нет выхода в стальной игле,
Когда затухает свеча во мгле,
Когда на молитвы ответ тишина,
Когда много лет не приходит весна,
Когда из жизни уходит любовь,
Когда из глаз вместо слёз кровь,
Когда понимаешь что смертельно устал,
Когда вместо смеха звериный оскал,
Когда все года превращаются в день,
Когда над тобой нависает тень,
Помни что смерть-это не конец,
Помни что жёг ты огонь сердец,
Помни что после всего-свет,
Помни что есть лишь один ответ:
Смерти нет!

Привет!

Спасибо, что заглянули в гости.

Именно это Ваше стихотворение обратило на себя мое внимание. Почему? Потому что в нем я увидел расставание с мифами. Но расставание с мифами - это не расставание с жизнью, которая рядом с мифами может казаться убогой и никчемной. Только казаться. После "очистки" начинаешь приглядываться, присматриваться:  ух ты, как интересно, а я раньше многого не замечал, а все потому, что хотел везде и вокруг видеть "золоченые храмы".

Вот собственно это мне и хотелось обсудить, точнее узнать, какие мысли сопровождают такой "переход", что первое обнаруживается под мишурой, и что делать с "очистками"?

Надеюсь на продолжение диалога.

С уважением, Алексей

15.12.05

 

Подборка статей о мифологизации и демифологизации сознания  ЗДЕСЬ.

 

МАленький   МоНоЛоГ

 

        Повседневность, рутина и обыденность своим равномерным и стабильным течением, безусловно, подготавливает почву к нашему ожиданию чего-то необычного, высокого, прекрасного... приключения, одним словом.

        В этот ранг мы можем возвести и любое творчество, и посещение храма с его позолотой и пением, и навороченный автомобиль, и мисс года, и чашечку кофе, и пение скворцов, и войну, и смерть, и, и, и, ... и т.д.

        Любое такое  ВОЗВЕДЕНИЕ  сопровождается некой мифологизацией события в нашем сознании. И всё это прекрасно до тех пор, пока человек помнит, что любая мифологизация - есть результат его фантазийной деятельности. И он по своему усмотрению  ВОЛЕН  возвести в этот ранг и  ЧАЕПИТИЕ,  создав соответствующий ритуал, и уборку квартиры.

        Причем, совершенно не конфликтуя с окружающими,  ВОЗВЕДШИМИ  в этот ранг нечто другое.

        Потеря такого понимания, зачастую, приводит к совершенно безосновательным конфликтам с окружающими. принадлежащими к иным конфессиям, и взявшими на "вооружение" другие мифы.  Потеря такого понимания может привести и к использованию человека другими людьми в своих корыстных целях, когда "приключение" выставляется в качестве "приманки".

        Привожу еще одну статью - специально для любителей научных трактовок:

 

 

И. Т. Касавин

Где живет Повседневность?

Введение

В европейской философии XVII—XIX вв. доминировала рационалистически-сциентистская модель обыденной духовности. Она представляла повседневность в качестве первичной ступени познания, на которой мир воспроизводится поверхностно, противоречиво и частично; и сознания, которому подвластен очень узкий круг житейских дел и забот. Советская литература по диалектическому и историческому материализму долго не могла избавиться от подобного истолкования повседневности и ее духовного мира. Сциентистское принижение здравого смысла и прочих когнитивных возможностей непосредственно жизненного мира личности, социальной группы и даже всего социума усугублялось в нашей идеологизированной философии 1960-х—80-х гг. произвольным ограничением обыденного опыта его «пролетарскими» да «социа­листическими» моделями.

Начиная с рубежа 1980-х—90-х гг., в российской философии складывалась и к настоящему времени утвердилась модернизированная
в сторону многомерности концепция повседневности
и ее духовного мира — как своего рода творческой «лаборатории» по выработке и проверке многоразличных универсалий культуры. Наиболее зрелые суждения о природе, структуре и социокультурных функциях обыденного сознания, познания и знания представлены в работах Е. И. Кукушкиной, Н. И. Козловой, И. А. Бутенко, Б. Я. Пукшанского, Л. И. Насоновой, Е. В. Золотухиной-Аболиной, Б. В. Маркова и некоторых других авторов (перечисляемых согласно хронологии публикаций соответствующих трудов).

Кое в чем эти работы тематически и методологически перекликаются, даже повторяются, но в основном они составляют достаточно развернутую картину духовного мира повседневности, намечают реалистичные подходы к ее дальнейшему исследованию.
А таковое действительно необходимо. Изучение духовного мира повседневности нельзя считать завершенным даже относительно сегодняшних возможностей философского и вообще гуманитарного познания. В этом смысле показательно, что почти все только что названные авторы специально посвященных обыденности монографий после их опубликования (иногда в нескольких вариантах) затем перешли к иной исследовательской тематике, более или менее от проблемы обыденности удаленной. При этом данная проблематика продолжает привлекать к себе внимание других российских философов, столичных и провинциальных, которые с ее помощью обогащают свой исследовательский репертуар.

Как видно, повседневность за последние годы вошла в философскую моду среди русских философов и методологов гуманитарной культуры. Интерес к этой теме пока не пошел на убыль, хотя опубликованные за последнюю четверть века в ее рамках статьи и тезисы докладов исчисляются сотнями, а монографии и защищенные диссертации десятками.

Исходя из проделанного историко-философского анализа, можно выделить следующие аспекты обсуждаемой проблемы, которые в отечественной литературе по философии и смежным с ней гуманитарным дисциплинам разработаны еще недостаточно, представлены крайне разноречиво, либо обойдены вовсе:

гносеологическая природа обыденного со(знания), позволяющая ему выполнять роль социокультурной матрицы для всех остальных, специализированных и дистанциированных от повседневности форм духовной культуры; роль здравого смысла и народной мудрости при выработке многоразличных универсалий культуры;

соотношение собственно обыденного и смежных с ним типов и видов со(знания), его место в духовном мире личности и социума
(а именно, в связи с такими определениями, как общественная психология и идеология; массовое и индивидуальное; рациональное и эмоциональное; теоретическое и эмпирическое; универсальное, общее и специализированное сознание; истина и ценность; здравый смысл, рассудок, разум; разум теоретический и практический и т.д.);

структура собственно обыденного (со)знания (разграничение в его составе бытовых, производственных, гуманитарных по содержанию знаний и умений; мудрости и глупости; здравого смысла, позитивного опыта и архаичных мифологем, даже суеверий; вербализированных и неявных, латентных элементов и т.п.);

формы выражения обыденного знания, характер их методологичности (например, таких, как идея, рецепт, стиль, манера, навык, и т.д.); особенности повседневных вариантов картины мира и менталитета носителей обыденной духовности;

бинарные оппозиции повседневности, которые, с одной стороны, отрицают ее стереотипы и претензии, а с другой, — подпитывают повседневность информацией и вообще жизненной энергией (таковы, можно предполагать, праздник, ритуал, кризисы
и катастрофы всякого рода, т.п. экстраординарные состояния бытия и сознания).

При разработке этих и иных возможных проблем обыденного сознания и познания необходимо учитывать весь исследовательский опыт, уже накопленный по этой части зарубежной и российской философией, смежными гуманитарными науками.

Вот почему изобилие старых и новых публикаций на темы обыденности и присущего ей сознания отнюдь не исчерпывает, на мой взгляд, их разработку. Различные концепции данного феномена культуры остаются плохо согласованными между собой и зачастую теряют из виду внутри- и внесистемные связи «простого разума». Пока идеологи постмодерна провозглашают повседневность зоной внесистемной свободы духа, ее собственная онтология не стоит на месте, прихотливо корреспондируя со всеми своими бинарными оппозициями — дополнительностями в культуре. Для лучшего понимания такой темы требуется учесть как философские опыты суммарной рефлексии над повседневностью, предпринимавшиеся с разных теоретико-методологических позиций, так и результаты ее же специального (поаспектного) изучения (в археологии, истории, этнологии, лингвистике, психологии, социологии, иных социально-антропологических дисциплинах). Пожалуй, не «первая» философия, а ее гуманитарные «соседки» в лице истории ментальностей, культурной антропологии, феноменологической социологии, когнитивной психологии и прочих дисциплин данного круга достигли принципиально новых успехов в понимании вечного духа и современных структур обыденности.

1. Постановка проблемы

Первое приключение формирующегося предка человека ознаменовано разрывом со сферой повседневной реальности — привычной экологической нишей — и рискованной миграцией на север, вслед за сезонными миграциями животных и растений, будущих родовых тотемов. Первое приключение человеческой рефлексии состоялось как различение повседневного, кумулятивно накапливаемого родового опыта группы и неординарного, спонтанного, индивидуального опыта шамана. Магия возникала как критика и обогащение коллективного родоплеменного сознания в форме изобретения и проговаривания мифа — истории экстраординарного опыта. Так были различены и отделены друг от друга две сферы реальности. Это была, с одной стороны, сфера оседлого опыта, образуемая устойчивыми условиями деятельности и общения, повторяющимися, стандартными ситуациями и объяснимыми и предсказуемыми решениями. С другой стороны, относительную автономию приобрела сфера миграционного опыта, характеризуемая изменяющимися условиями, нестандартными ситуациями и оперативными, спонтанными, каждый раз новыми решениями. Каждая из них обзавелась относительно независимой сферой сознания. Первая удовлетворилась сознанием, направленным на накопление, систематизацию и обобщение прошлого опыта, на культивирование установленных образцов, на сохранение успешных и отфильтровывание сомнительных рецептов. Вторая потребовала сознания, ориентированного на смелую экстраполяцию и даже полное отбрасывание прошлого опыта, неожиданное объяснение и рискованное предсказание, на логический вывод вопреки иллюзиям и надеждам, на поиск единства в многообразии и многообразия в единстве.

Однако различение и выделение этих двух сфер бытия и сознания не столько привело к их автономному существованию, но лишь превратило человеческую жизнь в постоянную проблематизацию их взаимоотношений. Ни одна из этих сфер не в состоянии полностью исчерпать собой жизнь человека, и чем сильнее она на это претендует, тем драматичнее разочарование. Обыденность томится мечтой о приключениях, бурная жизнь тяготеет к безмятежной идиллии как своему закономерному исходу. Неподвижные герои чеховских «Трех сестер» отважно восклицают: «В Москву, в Москву!», а погруженный в круговорот бурных приключений капитан Блад из романа Сабатини меланхолически вспоминает о «яблонях в цвету» на юге Ирландии. Дерзкий бунтарь Сизиф наказан бессмысленной рутиной, а хитроумный путешественник Одиссей все время мечтает о Пенелопе — своей тихой гавани, из которой он вновь будет стремиться в море.

Жизнь сознания — в постоянном обмене смыслами между разными сферами. Можно предположить, что путешествия и приключения привносят в жизнь новые смыслы, а в мире повседневности эти смыслы лишь используются. Тогда различие повседневного и неповседневного сознания аналогично предлагаемой В. С. Швыревым интерпретации эмпирического и теоретического знания 20. Но эта аналогия схватывает лишь одну сторону дела. Процесс осмысления — процедура, требующая стабильности и покоя. Дневники путешественника нуждаются в перепечатке, редактуре и систематизации, чтобы стать вкладом в науку. Первичный текст требует интерпретации, которая не столько расшифровывает его смысл, сколько задает его. В таком случае именно повседневность — это сфера возникновения смысловых пространств, на овладевание которыми затем отправляется искатель приключений. Вполне реальные результаты средневековых путешествий не приводят к принципиальным сдвигам в географии и космологии и рассматриваются лишь как подтверждение уже известной картины мира. Колумб плывет через Атлантику, начитавшись Библии, Сенеки и Тосканелли, а название открытому континенту дает имя популяризатора этого открытия. Скажем вместе с А. Н. Уайтхедом: в основе реального драматизма приключения лежит тихое приключение мысли, сообщающее цель и смысл приключению в сфере реальности, которое дает лишь повод для размышления.

Обыденное сознание порождается повседневным бытием, но это отношение лишено исчерпывающей гармоничности. Сознание всегда изыщет в бытии недостатки или чрезмерно превознесет его достоинства, смысл всякого сознания — в отклонении от бытия,
в его удвоении с определенными погрешностями. Гносеологическая оценка обыденного сознания нередко направлена на обнаружение этого отклонения, которое она считает нужным ликвидировать, что уничтожает всякий смысл анализируемого объекта. Можно ли порицать Манилова за то, что его мечты выходят за пределы окружающей его реальности? Можно ли требовать от неизлечимого паралитика, чтобы он отказался от мечты встать на ноги? Конечно, мечтами не исчерпывается жизнь, но в сознании паралитика мечты о прогулке на собственных ногах образуют неотъемлемый и важнейший элемент.

Поэтому всякое человеческое сознание, в той или иной мере — это постоянное вытаскивание себя из болота повседневности, из набора привычных ситуаций и автоматических реакций на них.
И вместе с тем образ творческого акта, порывающего с повседневностью, драматичен во многом из-за той ценности, которой обладает повседневная реальность как сфера стабильности, безопасности, порядка и покоя. Человеческое сознание не только стремится порвать с повседневностью, но и постоянно соблазняется этими свойствами реальности. Так изобретаются законы и классификации, пишутся словари и учебники, заключаются договоры и закладываются символы веры, обустраиваются границы и строятся дома. На этом богатом смысловом фоне и разворачивается трагедия творчества как история младшего сына, отправившегося на поиски приснившейся красавицы. И эта история также становится культурным архетипом, который, обмирщаясь, пополняет резервуар социальной памяти и закладывает новые структуры повседневности.

Однако и сама социальная память имеет смысл лишь как набор «нестандартных стандартов» — ведь если бы стандарты обладали свойством стандартности, то достаточно было бы всего лишь одного стандарта. И потому каждый из архетипов, схем и образцов отличается неповторимыми чертами, а сочетание их многообразия придает человеческой деятельности и мышлению характер индивидуальности.

Итак, повседневное сознание постоянно выходит за пределы повседневного бытия, поскольку не только выражает реальность повседневности, но и адаптирует к себе сферы неординарной деятельности и коммуникации — путешествие, приключение, творчество. И сама повседневность как сфера реальности оказывается незамкнутой в себе благодаря сознанию, вводящему в оборот
в форме героических мифов новые повседневные структуры.

Несколько особняком на фоне плодотворного взаимодействия повседневной реальности и обыденного сознания стоит «философия здравого смысла», которая сделала своим лозунгом обоснование ценности «common sense» («bon sens») — обычного здравого человеческого рассудка, свойственного всем людям от рождения.

Эта философская программа исторически связана с британским эмпиризмом Нового времени и французским Просвещением, а наиболее полную разработку претерпела в «шотландской школе»
(Т. Рид, Дж. Битти). Культурно-исторический смысл идеи «здравого смысла», превратившейся из нормативного принципа в расхожий штамп, трудно переоценить. Она состояла в требовании ликвидировать бесплодное рассогласование бытия и сознания, возникшее благодаря революционным сдвигам в бытии — великим географическим открытиям, ранним буржуазным революциям, развитию промышленности и техники. Религиозная идеология и схоластическая ученость и их оплоты — церковь и университет — задавали стандарты рациональности, которые не только обнаруживали свою практическую неприменимость, но и в теоретическом смысле служили обоснованию ограниченности человеческого разума, а он уже более не желал мириться с ролью слуги. Тезис о том, что право на разум присуще всем людям от рождения, а сам разум — это лучшее в человеке, лежал в основе движения за религиозное свободомыслие, а эмпирическое естествознание рассматривалось как клинически обработанный — очищенный и правильно применяемый — разум. Common sense — лозунг торжествующего врача, возвысившегося от кровопускателя и костоправа, от иатрохимика и астролога до основателя естествознания и чистильщика всей культуры. При этом молчаливо предполагалось, что разум — это качество именно здорового, трезвого, взрослого, свободного мужчины, а такие мужи всегда были и остаются в дефиците. История бездарной и безумной борьбы врачей с психическими патологиями, открытие многообразия этнических культур на практике показали ограниченность лозунга «common sense».

В наши дни место шотландских сторонников здравомыслия заняли феноменологи, обосновывая Lebenswelt, который, не исчерпываясь повседневностью, все же во многом совпадает с ней, в качестве основного предмета философской рефлексии и фундамента всех форм сознания (М. Хайдеггер, А. Шюц). Аналитика повседневности сегодня более интересна, чем попытки ее категоризации Т. Ридом, но настоящую плодотворность она обнаруживает только в своих приложениях, которые разрабатывают психологи, социологи и лингвисты. Представляется, что философский анализ повседневности еще не дождался своего Гегеля, способного достойно завершить триаду путем синтезирующего снятия противоречия повседневности как реальности и как обыденного сознания.

2. Мифические измерения повседневности

Различие повседневного и неординарного, как уже упоминалось, в сущности генетически обязано противоположности профанного и сакрального, хотя и не исчерпывается им. В современном глубоко секуляризированном мире место мифа — если не на задворках, то уж по крайней мере на периферии культуры (???), миф утратил ритуальное измерение и превратился в мифологию — чисто лингвистический феномен. Однако в прошлом, откуда берут свои истоки едва ли не все современные формы культуры — искусство, религия, мораль, философия, наука — миф представлял собой многообразную и сложную структуру. Его образовывала совокупность архэ 21, историй о происхождении и жизни богов и героев, а в более общем смысле — культурных схематизмов, обладающих нуминозным содержанием 22, т. е. высокой аффективной суггестивностью, вызывающих священный ужас и ошеломленное поклонение. Едва ли не все содержание греческих мифов укладывается в краткий перечень архэ — Зевса, Европы, Геракла, Агамемнона и Елены.

Каждое архэ обладает трехуровневой структурой. Ее первый, сакральный уровень обнаруживается в ситуациях эпифании, т. е. явления бога или богоподобного героя человеку, находящемуся
в определенном эмоциональном состоянии, переживающему экзистенциальную дилемму. Это часто происходило во сне, но и наяву человеку случалось слышать голоса или созерцать образы, идентифицируемые им с богами. Прогуливаясь в аркадском лесу, древний грек мог в переплетении древесных ветвей внезапно увидеть козлоногого Пана, тотчас исчезающего из виду, на вершине Синая древний еврей ошеломленно внимал невидимому Яхве,
а древнему германцу в грохоте североморской бури слышались удары молота Тора. Случайный характер эпифании при посредстве природных стихий лишь отчасти позволял вовлечь этот уровень архэ в социальное бытие человека; данные события происходили в сакральном пространстве и времени. Лишь в особо важные, экстремальные моменты было допустимо напрямую, с помощью молитвы, гадания (по грому, например) или самосожжения жертвы (молнией) обращаться к богу и просить о знамении. В целом этот уровень архэ отличает непосредственная данность индивидуальному сознанию (что получает название откровения, ясновидения, интуиции) и одновременно оторванность от повседневной реальности.

Трансляция сакрального содержания мифа на уровень социальной регулярности, когда жертвенники стали возжигаться не молнией, а рукою жреца-иерурга, находит выражение во втором, нормативно-регулятивном уровне архэ. На этом уровне участниками архэ становятся обычные люди, правда, только в рамках ритуально-праздничной церемонии, в которой они придают себе облик нуминозных сущностей и воспроизводят присущие им способы поведения. Здесь миф служит структурированию социального пространства и времени, а также регулярной эмоциональной стимуляции человека в момент смены способов деятельности, изменения социального статуса, родственных отношений и т.п. Равным образом празднуя приход весны и свадьбу, юноша наряжается фавном, украшает себя венками цветов; горюя об умершем, вдова облекается в одежды Гекаты; отмечая праздник первых плодов, люди изображают Диониса и Деметру. Возрожденческий художник, изображая на картине деву Марию с младенцем, живописует ее на троне посреди пустыни в окружении трех сильных мира сего — современного государя, церковного иерарха и финансиста-спонсора. В тусовке «Двадцать лет без Высоцкого» отмечаются современные культурные светила и политические фигуры, исполняя песни и предаваясь воспоминаниям. С определенными неточностями можно понять этот уровень архэ по аналогии с тем, что называется «практически-духовным знанием» (сознанием).

Наконец, третьим, оперативно-функциональным измерением архэ является трансляция мифа на уровень жизненных задач, формулируемых на чисто профанном языке. Кузнец кует меч, взывая к учителю-Гефесту и воспроизводя в своем сознании все, что он знает из мифа о его искусстве; пряха вспоминает соревнование Афины и Арахны и учится у обеих; корабельных дел мастер повторяет соответствующие стихи из «Одиссеи», где подробно описываются части корабля и соответствующие плотницкие инструменты. Лжеца назовут «сыном Сизифа», поспевшего ко времени гонца — «быстроногим Ахиллом», скрягу — «внуком Тантала», верную жену — «дочерью Пенелопы». На этом уровне миф растворяется в профанной деятельности, сливается с ней; сегодня что-то подобное мы обнаруживаем в том, что получает название «практического познания».

Итак, повседневность — это результат «оповседневливания»(???) сакральных архетипов (если использовать этот, ужасный, по словам Х. Бардта, термин М. Вебера — «Veralltaglichung», объектами которого могут служить рабочий день священника, ежедневные молитвы перед едой, распределение наследства умершего родственника и т.д. 23 ). И вместе с тем повседневность — это относительно автономная сфера (МИФОЛОГИИ!!!), в которую вторгаются до определенной степени все формы культуры — мораль, искусство, наука, техника. Быть может, именно синкретизм повседневности и образует ее специфику.

В этом смысле тезис о повседневности как самотождественном феномене довольно трудно обосновать. Разве в ней нет места сакральному, экстраординарному, творческому? Стоит нам только отказать повседневности в этих качествах, она тут же оказывается богаче самой себя. И дело все в том, что человек — это «недостаточное существо», по выражению А. Гелена, вынужденное все время выходить за свои пределы, делать шаги в неосвоенном направлении.

Возьмем простейшие жизненные ситуации, в которых человек постоянно пребывает. Одной из них является трудовая деятельность, занимающая значительную часть времени. Нам нет нужды обращаться к экстремальным профессиям (речь не идет
о военном, журналисте, биржевом маклере или шахтере), достаточно взять самые распространенные — учителя, врача, продавца. Однако и в них рутина неизбежно соседствует с нестандартными ситуациями. Сколько раз за день учитель «выходит из себя», не в силах справиться с учениками или заинтересовать их? Сколько страданий и трагедий наблюдает врач, порой не в состоянии помочь? Как продавцу не обхамить и не обсчитать покупателя, несмотря на накапливающуюся усталость и раздражение? При этом успешно преодолевая конфликты с начальством и сослуживцами, продвигаясь по службе, зарабатывая на жизнь? И вместе с тем почти у каждого есть возможность связать свою деятельность с какой-то высокой идеей (!!!), что освещает ее волшебным светом и придает ей глобальный смысл и ценность. Это — так называемое призвание, профессиональная легенда, обеспечивающие внутреннюю мотивацию деятельности. Их символы — Сократ или Песталоцци, Гиппократ или Парацельс, Садко или Синдбад — сакрально-мифологические персонажи, изредка всплывающие из глубин подсознания и приносящие с собой эмоциональное обогащение.

Другой пример касается игрушек, в которые играют взрослые, включая их в свое повседневное бытие. Возьмем одну из наиболее распространенных — вождение личного автомобиля. В сущности, давно доказано, что использование индивидуального автомобиля в крупных городах Европы и Америки не является для его владельца экономически оправданным, а следовательно, представляет собой предмет не столько необходимой рутины, сколько весьма неоднозначной по своим следствиям роскоши. Конечно, автомобиль — средство развития промышленности, техники и прикладных наук, способ извлечения высоких прибылей, негативный экологический фактор, объект криминального бизнеса, источник повышенной опасности. Однако с молчаливого одобрения цивилизованного человечества на дорогах давно уже развернулась настоящая кровавая война, количество жертв которой несопоставимо со всеми потерями в региональных конфликтах. По-видимому, в ряду «алкоголь-наркотики-сексиндустрия-азартные игры» личный автомобиль занимает почетное место, являясь легитимным средством растормаживания человеческой психики, агрессивного поведения на грани фола, когда страховка фактически освобождает человека от ответственности за поступки. И это никак не противоречит тому, что автомобиль — это фактор комфорта, символ социального статуса, способ самореализации человека. В своих же истоках автомобиль представляет собой реализацию древнего стремления к мобильности, к возможности поспорить и побороться с могущественным Ураном — бесконечным пространством
и всепоглощающим Кроносом-Хроносом. В автомобиле отчетливо усматривается миграционный архетип в его повседневном варианте; стоящее в гараже путешествие; мечта, ключ от которой позвякивает в кармане пиджака.

Стабильные условия, установленные пространственно-временные и причинно-следственные границы определяют повседневное бытие и одновременно вытекают из природы последнего. Одна из важнейших функций сакральных мифических структур также
в том, чтобы задавать границы повседневного бытия. При этом сакральное измерение бытия постоянно включается при выходе из границ повседневности и в целях такого выхода.
Поэтому элементы мифа, магии, религии, искусства, творчества, будучи иной раз незаметно вкраплены в структуры повседневности, образуют возможности выхода за ее пределы, являются окнами в иные, трансповседневные миры.

3. Субстанция или функция?

3.1. Субстанциональная интерпретация повседневности

Известно, что каждый отдельный индивид застает мир как историческое, уже организованное единство, объемлющее собой индивида, который вынужден приспосабливаться к нему, репродуцируя в своем сознании и поведении известные образцы. Первоначально мир познается дотеоретическим образом как изначальное и неизбежное условие всякой деятельности субъектов, но, прежде всего, его повседневного, рутинного бытия. В этом смысле он представляет собой некоторые «объективные структуры», которыми овладевают практическим образом в целях успешной деятельности. Как только уровень овладения достигнут, мир начинает пониматься, как нечто само собой разумеющееся, которое может вызывать сомнение только применительно к частностям (???), но не к его существованию в целом. (Именно такой дофилософской установкой характеризовалась критика берклианства современниками.) С этих позиций очевидность мира и его структура одинакова как для Я, так и для Другого с учетом пространственно-временных и биографических обстоятельств, мир интерсубъективен. Он познается и осваивается в деятельности в целом и частями, на деле и потенциально с помощью законов или рецептов. Познание мира управляется интересами индивида, оно носит характер знания ad hoc. Критерии знания соотносятся с успешностью деятельности. Мир представляет собой внешнюю, противостоящую индивиду устойчивую структуру, которая не может быть изменена, к которой можно только приспособиться.

Такое представление о повседневном мире типично для обыденного сознания; последнее представляет себе повседневность как некую первичную и автономную реальность, существующую как бы саму по себе, субстанционально. Обыденное знание претендует на адекватное отображение этой реальности, и эти претензии принимаются всерьез даже известными социологами. Так, к примеру, мы читаем у Ф. Знанецкого: «...Его (обыденного сознания — И. К.) наиболее существенная часть, которую рассматривают как необходимое условие для нормального течения коллективной жизни, должна быть общей для всех; всякий, если он не ребенок и не иностранец, чья информированность... не включает этого минимума, является глупцом, никак не способным участвовать в коллективной жизни... Это повседневное знание, которое содержит предполагаемые основания существующего социального порядка и как таковое характеризуется очевидностью. Ведь всякая имплицитная или эксплицитная генерализация, которую оно содержит, связана с некоторым правилом социального поведения» 24.

В сущности эта характеристика мало отличается от того, что А. Шюц понимает под естественной установкой в повседневном мире. Для того, чтобы показать, как выглядит систематическая интерпретация данного понятия, прибегнем к еще одной обширной цитате.

«Понятие обыденного знания у Альфреда Шюца включает следующие существенные значения. Он имеет в виду социально структурированное, интерсубъективное знание, способствующее практической и теоретической ориентации в природе и обществе. Оно содержит конструкты и типизации (конструктивизм), которые могут служить в качестве оправданных реальностью и практикой способов деятельности (прагматизм, инструментализм). Они передаются и принимаются интерсубъективным путем. Если эти конструкты не справляются с реальностью, то они должны быть пересмотрены, модифицированы или вообще отброшены и заменены другими. Рецептурность и расплывчатость данного знания определяют отношение обыденного знания (в смысле здравого человеческого рассудка) и науки: обыденное знание, неизбежное и полезное в повседневности, должно быть превзойдено в научной работе ясными понятийными концептами. Обыденное знание как повседневное и общее для всех субъектов, в том числе и для ученых, всегда предпослано научной работе и является необходимой основой и исходным пунктом для исследования и анализа жизненного мира» 25.

Итак, обыденное сознание и естественная установка в вышеприведенных интерпретациях предстают в качестве социального феномена, параметры которого могут быть локализированы. Это тип общественного сознания, обладающий специфическими качествами, связанный с определенным типом реальности и потому могущий быть предметом социально-гуманитарного анализа. И хотя современная социология основывается применительно к анализу повседневности в основном на А. Шюце и его понятиях «Lebenswelt», «alltagliche Lebenswelt», «Alltagswirklichkeit» 26, критическое отношение к его идеям постепенно становится все более распространенным. Так, в частности, Р. Леффлер показывает, что в теории «финитных смысловых областей» А. Шюца, т.е.
в сущности автономных сфер сознания, несмотря на различные оговорки, содержится принципиальное противопоставление рефлексивного научного мышления и способов ориентации в повседневной жизни. Эта позиция представляется наивным и нерефлексивным следованием той самой «естественной установке», которую Шюц анализирует. В целом, по мнению Леффлера, Шюц сохраняет предпосылки классической социологии (позитивистское понятие научности; понятие человека как взрослого, социализированного, здорового мужчины; функциональную недооценку повседневного знания) и потому в своем теоретическом анализе не продвигается дальше понимания повседневности как «жизненного мира» — непроблематичного данного, преднаходимого человеком в окружающей действительности
27.

Нам представляется, что данная — субстанциалистская — интерпретация повседневности как преднаходимой человеком «объективной структуры», как интерсубъективно данной основе человеческого бытия и сознания снимает саму проблему и не позволяет понять ее истоки. И Знанецкий, и Шюц заканчивают там, где теоретико-познавательный анализ только начинается, — на идее невесть откуда взявшейся «данности». Казалось бы, для социологии этого достаточно, но как мы увидим ниже, субстанциалистская интерпретация повседневности приводит к смешиванию между собой объекта и средств исследования в социологическом анализе, что делает результаты последнего весьма сомнительными.

3.2. Функциональная интерпретация повседневности

Парадокс повседневности

Полемизируя с А. Шюцем, ряд социологов всерьез задаются вопросом: существует ли повседневность cама по себе?  28  Т.е. можно ли ее рассматривать как некоторую область реальности или это только ее свойство, возникающее при некоторых условиях, в системе определенных взаимосвязей? Ответ на данный вопрос приводит
к остроумной, на мой взгляд, гипотезе, согласно которой повсе-
дневность — это выражение «частичности» человека, его неспособности существовать только в одной сфере реальности. Повседневность представляет собой отношение между состояниями человеческого бытия, а именно некоторый баланс между рутинным благополучием, которым он изо дня в день обладает, и риском, на который надо пойти в надежде на мгновение достичь полного счастья. В таком спутывании между собой моментального состояния и длящейся жизненной формы и состоит парадокс повседневности. Чтобы сохранить благополучие, надо отвергнуть возможность еще большего блага, а чтобы рискнуть завоевать последнее, нужно отказаться от первого. При этом человек не в состоянии точно идентифицировать и выразить в языке, является ли его наличное состояние меньшим или большим благополучием по сравнению
с тем, к которому он мог бы стремиться. Так или иначе, но повседневность блокирует возможность более полного раскрытия человеческих и межчеловеческих потенций, что порой приводит к ее самоуничтожению
29.

Итак, во-первых, повседневность возникает как функция отношения между реальностью и нашим знанием о ней, знанием и языком, языком и реальностью. Знание формулирует смысл реальности, язык предоставляет смыслу знак и выделяет объект реальности как область значения. Однако данные операции в рамках повседневности регулируются не интерсубъективными синтаксическими и семантическими критериями, а логически неоформленными прагматическими установками индивида в контексте конкретной ситуации. Как полагает Р. Халлер, подобные ситуации — своеобразные прорехи человеческого бытия, образующие собой второй источник повседневности. Если в сфере разных специализированных видов практики, познания и языка образуется место, не регулируемое определенными правилами, там берет на себя управление повседневность в ее различных ипостасях — как способ деятельности, как обыденное сознание, здравый смысл или как естественный язык 30. В самом деле, когда возникает коллизия юридических норм, то ситуация разрешается отсылкой к обычному праву. В момент смены научных парадигм и изменения значения научных терминов преемственность обеспечивается именно с помощью обыденного языка. Столкновение двух моральных законов побуждает человека полагаться на повседневную интуицию. И так далее.

Таким образом, если повседневность живет на стыке областей и в прорехах бытия, если она существует лишь благодаря неплотности этих стыков и исчезает, как только прорехи затягиваются соответствующим материалом, то это аргумент в пользу функциональной интерпретации повседневности как реальности и знания.

Психологи феноменологического направления нередко подчеркивают особую ценность повседневности как реальности и как объекта социально-психологического исследования, поскольку она выступает как важный фактор преодоления психологических проблем и должна учитываться как фактор психоаналитического лечения. Представитель такого подхода В. Зальбер 31 сравнивает повседневность с… миграцией (Volkerwanderung): повседневность так же перерабатывает беспокойную реальность, как миграция является движением, ведущим беспокойство к новым формам бытия. Великие переселения народов создали прототипы ситуаций и аффектов, породившие исторические формы повседневности. Повседневные движения души образуют классификацию обыденных форм чувственности. Вскрывая драматические события, окаменевшие в формах повседневности, мы понимаем ее генетически, глубже 32. В дальнейшем Зальбер разворачивает феноменологию повседневных форм, проследить, развить и модифицировать которую мы попытаемся в последующем изложении.

4. К феноменологии повседневных форм

Рутинность повседневности проявляет себя отнюдь не только
в буквальной и монотонной повторяемости фигур мышления
и речи, актов коммуникации и поведения. Повседневность, обслуживая реальную цикличность человеческой жизни, вырабатывает ряд специальных форм, позволяющих парадоксальным образом воспроизводить, культивировать новизну в рамках хорошо известного старого. Постоянство жизненных ситуаций осваивается человеком всякий раз заново; даже заключенный в тюремной «одиночке» находит в жизни мельчайшие детали, позволяющие выстраивать структуру своей повседневности как целесообразной и осмысленной деятельности.

Так, один из устойчивых мотивов повседневности — это постоянное обновление. «Завтра с утра начинаю новую жизнь» — любимое обещание русского человека. От утреннего пробуждения ожидается, тем самым, вхождение в новый, более благоприятный и благополучный мир, мир, открывающий новые возможности и лишенный старых, надоевших проблем. Сознание, отдохнувшее за ночь, ранним утром продуцирует идеи («Утро вечера мудренее»), просыпается тело, постепенно обретая чувствительность, как бы оживая заново. Сначала включается мозг, порой демонстрируя особенную свежесть и новизну восприятия и мышления, затем он посылает импульсы во все участки тела, заставляя их вспомнить привычные действия — зевание, дыхание, потягивание, лицевую мимику, сгибание рук и ног, сжимание пальцев в кулак, фокусировку зрения, функционирование пищеварительного тракта. Засыпание и пробуждение
издавна ассоциировались в народном сознании с расставанием
и встречей души с телом, с погружением в другой мир и возвращением из другого мира, мира сна, мира странных и неожиданных впечатлений и испытаний, дающих новое знание. Раннее утро окрашено воспоминаниями о снах, оттеняющими новые надежды; вечер — предвкушением (желанием, боязнью) сна и завтрашнего дня.

Пробуждение от сна лишь один из элементов семьи обыденных форм обновления. В ней и солнечная ванна, которая связана
с обнажением — возвращением к первоначальному состоянию, после которой кожа приобретает темный и ровный цвет, как бы молодеет. Занятия спортом и лицезрение спортивных мероприятий — еще одна форма повседневного телесного обновления,
в которой происходит приобщение к архетипу героя-атлета 
33 , энергетически-эмоциональная подпитка организма.

Здесь же и приготовление и принятие пищи. Нам уже приходилось писать об архетипе священного кулинара Иакова, чечевичная похлебка и козлиное рагу которого символизируют его обновление, обретение им нового социального статуса и имени. Трапеза всегда выступала и как повторное творение природы, ее социализация, прототипом которой является религиозная жертва, когда природный предмет (небесное светило, животное, растение, элемент ландшафта) вовлекается в типично человеческие отношения. В силу этого же переноса отношений обмена между человеком и природой на более широкую сферу трапеза оказывается и договором с богом, и символом власти над людьми, и дорогой к сердцу любимого человека. Эти мифические коннотации бессознательно присутствуют в самом обыденном кулинарно-гастрономическом контексте.

Еда — потребность, которая особенно сильно сопротивляется торможению. Но и здесь человек действует не только как животное, но как социокультурное существо. Он пассивно воспринимает объективные требования природы и социума, но при этом способен к активному и индивидуальному пищевому предпочтению и выбору. Общество благоденствия усиливает эту тенденцию. Происходит переход от сезонной пищи к всесезонной, от локальной
к интернациональной, от свежей к консервам и полуфабрикатам. Расширяется набор продуктов и способы их переработки. Расширяется область знания, связанная с питанием, и формы их фиксации в обыденном сознании. Перечислим лишь некоторые:

—                феномен «кухни» с ее размером и оборудованием как символами статуса; также как место беседы и встречи;

—                иерархия и социализация за обеденным столом;

—   женщины и мужчины на кухне и за столом — половые
и культурные роли;

—   повседневная и праздничная трапеза;

—   застольный дискурс: «симпозиум» и тост, напитки и явства как тема разговора за столом.

Другой устойчивый сюжет повседневного поведения и сознания можно обозначить как очищение. Мы уже упоминали о мусоре как одном из типично современных повседневных способов отношения к природе. Уборка квартиры также представляет собой вариацию архетипа очищения. Вытирание пыли, чистка туалета, мойка посуды — малосодержательные процедуры, после выполнения которых человек ощущает, вместе с тем, облегчение и удовлетворение: теперь все в порядке, внешняя грязь смыта, облику жилища возвращен установленный, «здоровый» вид. Современная мода на голодание, очевидно, преследует собой ту же цель, только обращенную вовнутрь человека. Эта обыденная идеология на свой лад перефразирует классика, словно говоря: в человеке все должно быть чисто — и извне, и снаружи. Утренний туалет и умывание выступают как вариации сказанного, придавая повседневности темпоральную и пространственную ориентацию особого рода; это и обновление, и очищение от прошлого и подготовка себя для будущего. Мытье, бритье и косметические процедуры обнаруживают пространство (тактильное и визуальное) тела, его «тайны», проверяют его поверхности и отверстия, работу желез, желательные и нежелательные волосы, прочие особенности и дефекты; это своеобразная «слежка за собой», «инквизиция тела» как форма аутоэротизма и самолечения, согласование себя как наглядного образа с собой как понятием.

Неожиданные параллели с очищением обнаруживает поход на «блошиный рынок», как он существует в Европе. Люди загружают машину ненужными вещами и рано утром воскресного дня приезжают на заранее объявленную площадь, где можно за пять евро арендовать пять квадратных метров, поставить на них стол, вешалку и предлагать свой товар желающим. Тем самым реализует себя возможность со смыслом провести свободный день, заработать немного денег и «очиститься», избавиться от хлама, загромождающего дом.

Если сны понимать как высвобождение ненужных и навязчивых идей, ассоциаций, страхов из сферы бессознательного, то
и они оказываются способом самоочищения психики. Альтернативным процессом освобождения сознания от излишних креативных, будоражащих импульсов служит посещение музеев, выставок и т.п., где хранятся объекты культуры. Общение с ними навевает блаженную усталость и придает убежденности в том, что постоянное соседство с продуктами гения не является необходимым. К такому же выплеску креативного сопереживания приводит и посещение театра, концерта.

Архетип очищения, впрочем, не является изначальным, он производен от страха осквернения — элемента тотального экзистенциального страха. Его формы неисчислимы. Среди наиболее распространенных — угроза терроризма или бандитского нападения, грабежа. Мы как рутину воспринимаем необходимость встречи возвращающейся вечером жены у метро, домофон в подъезде и металлическую дверь в квартире. «Переходи осторожно дорогу», «не входи в лифт с незнакомым мужчиной», «не останавливай «частника» — так напутствуют дочь. Запрет на открывание дверей, не глядя в глазок; повышенное внимание к подозрительным предметам в метро и других общественных местах; контроль на посту ГАИ на въезде в Москву — внешне нестрашные признаки тотального страха.

Особенностью современного обыденного сознания выступает паранаучная символика страха. Материал для последнего черпается в науке, которая рассматривается как причина страха или, что почти одно и то же, как источник информации о нем. Невидимая радиоактивность вошла в нашу жизнь в основном после Чернобыля, и индикаторы радиоактивности повседневно используются отныне при покупке как клюквы на рынке, так и пиломатериалов для строительства дачи. Страх перед СПИДом или холестерином расслаивает общество, входя в повседневность значительной его части. И здесь же двойственность, которой оказывается чревата как неумеренность в сексе, так и неумеренность в пище, заставляет обращать внимание на конфликт повседневного сознания с наукой. Еще вчера вполне невинное удовольствие сегодня проблематизируется. Женщины то страдают от порочной притягательности шоколада, то убеждаются в его пользе для нервной системы и даже — для профилактики кариеса (по утверждению одной телевизионной рекламы). Мужчины то клянут себя за пристрастие к спиртному, то поражаются своей проницательности, услышав о профилактической пользе алкоголя.

Страх порождает эскапизм, стремление ограничить собственную активность, заменить ее наблюдением или обсуждением со стороны, пересудами, сплетнями и слухами. М. Хайдеггер уделил, как известно, специальное внимание феномену сплетни как проявлению безличного das Man — символа повседневности, в которой теряется личность. Из того же ряда явлений и сидение у окна, телевизор, радио, газеты, долгие телефонные разговоры. В них рефлексия вырождается в скольжение по поверхности, банализацию, профанацию предмета, создающих некоторую видимость его мыслительного освоения, которая призвана создать иллюзию знакомства с ним и известного превосходства над ним. Это — эрзац, инобытие научно-философской рефлексии, которая в отличие от повседневности специально культивирует рационально-критические стандарты.

***

«Психопатология повседневной жизни» З. Фрейда явилась
в сущности следствием из его теории ошибочных действий. Анализ множества случаев и форм того, что Фрейд называет «ошибочными», или «случайными» действиями, приводит его к следующей мысли. Повседневность, нагруженная определенными стереотипами поведения, восприятия и мышления, устойчивыми воспоминаниями и доминирующими впечатлениями, встраивает в себя всякий новый психический акт, относя и порой даже редуцируя его
к имеющимся структурам. Забывание имен и словосочетаний, впечатлений и намерений, оговорки, описки, очитки и т.п. «кажущаяся неправильность функционирования разрешается в виде своеобразной интерференции двух и большего числа правильных актов»
34. При этом ведущая роль отводится негативному эмоциональному значению тех или иных психических явлений, которые подавляются и вытесняются в сферу бессознательного, но продолжают существенно определять функционирование сознания: «феномены эти (ошибочные действия — И. К.) могут быть сведены к действию вполне подавленного психического материала, который, будучи вытеснен из сознания, все же не лишен окончательно способности проявлять себя» 35.

Фрейд имеет в виду, что повседневность, характеризуемая
по преимуществу бессознательной детерминацией психических актов,  не справляется в обширном ряде случаев с властью бессознательного и закономерно порождает заблуждения. Более того, порождение заблуждений оказывается атрибутом повседневности. Каким образом действует механизм порождения аномалии настроениями, страхами, навязчивыми состояниями, т.е. самой рутиной обыденной жизни? Это прослеживает, продолжая мысль Фрейда, американский психолог Ч. Тарт 
36, который использует для описания повседневности навеянную буддизмом метафору «колесо самсары».

Современный философский и психологический анализ повседневности идет во многом иным путем. Критический редукционизм уступает место стремлению понять, какие реальные функции выполняют те или иные структуры повседневности; абстрактной «ложности» или «истинности», «ошибочности» или «правильности» тех или иных психических действий придается значительно меньшее значение, поскольку понятия «осознание», «рефлексия», «рассудок» утрачивают безусловно позитивный смысл. Феноменология повседневности озабочена в большей мере тем, чтобы воссоздать возможно более полную картину повседневной психики во всем ее многообразии, в котором и отклонения, и правила рассматриваются как особенности, в равной мере значимые для человека. «Alltagspsychologie» как психологический анализ повседневности не исчерпывает и не решает в точном смысле встающие в этом контексте проблемы. Однако он озвучивает, артикулирует повседневность, рисуя ее сложный, противоречивый, текучий образ как непрерывный контекст, цементирующий человеческое бытие. Грань, отделяющая науку и искусство, становится здесь почти невидимой. Быть может, тексты Пруста или Кафки, «очищенные» (кавычки здесь эквивалентны вопросительному знаку) от их художественных особенностей, тоже могут быть признаны

научными результатами?

*** 

 21.12.05

Вернуться  на  главную  страницу

 

 

Hosted by uCoz